Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Он должен жить так, как все остальные. Я не могу допустить, чтобы в гостиную приносили ступку и пестик и чтобы в комнатах пахло слабительным.
— Значит ли это, что мой мальчик должен сам изготавливать пилюли? — спросил удрученный майор.
— Разумеется. Младшие ученики всегда это делают. Это нетрудная работа. Он сможет утешаться мыслью, что не ему придется их принимать. Будет приготовлять лакричные пастилки и консервировать ягоды шиповника. А по субботам запах тамариндов будет вознаграждать его за всю неделю трудов над пилюлями.
У майора Кокса возникло подозрение, что мистер Гибсон потешается над ним, но, поскольку все главные вопросы были решены, а явственные преимущества — столь значительны, он решил не обращать на это внимания и даже смириться с унизительной необходимостью изготовления пилюль. Все обиды искупило поведение мистера Гибсона, когда пришло время окончательно прощаться. Доктор был немногословен, но его манера выражала искреннее сочувствие, которое нашло дорогу прямо к отцовскому сердцу. Он словно говорил: «Вы доверили мне своего сына, я принимаю на себя всю полноту ответственности».
Мистер Гибсон слишком хорошо знал человеческую натуру, чтобы выделять молодого Кокса какими-либо явными проявлениями фаворитизма, но он не мог время от времени не показывать юноше, что относится к нему с особым интересом как к сыну своего друга. Кроме того, что-то в этом молодом человеке нравилось мистеру Гибсону. Он был порывист и опрометчив, склонен говорить не задумываясь и попадая порой в самую точку, а порой совершая непростительно грубые промахи. Мистер Гибсон не раз говорил ему, что его девизом всегда будет «убей или исцели», на что мистер Кокс как-то ответил, что, по его мнению, это лучший девиз для врача, потому что если он не может вылечить пациента, то самое лучшее — избавить его от страданий, тихо и сразу. Мистер Уинн с удивлением поднял глаза и заметил, что, по его мнению, такое избавление от страданий некоторые люди сочли бы человекоубийством. Мистер Гибсон иронически ответил, что он, со своей стороны, не побоялся бы обвинения в человекоубийстве, но что не годится с такой поспешностью избавляться от выгодных пациентов, и, пока они готовы платить по два шиллинга шесть пенсов за визит врача, он считает своим долгом поддерживать в них жизнь, а вот когда они разорятся — это, конечно, уже совсем другое дело. Мистер Уинн глубоко задумался над его словами. Мистер Кокс только рассмеялся. Наконец мистер Уинн сказал:
— Но ведь вы, сэр, каждое утро, еще до завтрака, посещаете старую Нэнси Грант, и вы заказали для нее это лекарство, сэр, чуть ли не самое дорогое в каталоге Корбина — как же так?
— А вы разве до сих пор не поняли, как человеку трудно жить согласно собственным предписаниям? Вам еще предстоит многому научиться, мистер Уинн, — сказал мистер Гибсон, выходя из приемной.
— Никогда не мог понять хозяина, — тоном глубокого огорчения заметил мистер Уинн. — Что тебе так смешно, Кокси?
— Я подумал, как тебе повезло иметь родителей, которые вложили в твою юную душу высокие моральные принципы. Ты бы перетравил всех нищих, если бы твоя матушка не сказала тебе, что убийство — преступление; ты бы думал, что делаешь так, как тебе сказано, и, представ перед судом, цитировал бы слова старины Гибсона. «С вашего позволения, ваша честь, они не в состоянии были платить за мои визиты, поэтому я последовал правилам медицинской профессии, которым меня обучил мистер Гибсон, великий врач города Холлингфорд, и отравил этих нищих».
— Я терпеть не могу твой издевательский тон.
— А мне он нравится. Если бы не шутки хозяина, не тамаринды, да еще кое-что, о чем я тебе не скажу, давно сбежал бы в Индию. Ненавижу я эти душные городишки, этих больных, этот запах лекарств, эту вонь от таблеток у меня на руках — тьфу!
Раз в середине дня, по какой-то причине, мистер Гибсон заехал домой, когда его не ждали. Он проходил прихожую, войдя через садовую калитку (сад сообщался с конюшенным двором, где он оставил лошадь), когда дверь кухни отворилась и в холл поспешно вышла кухонная девушка, самая младшая из домашней прислуги; держа в руке какую-то записку, она направилась было к лестнице, но при виде господина вздрогнула и повернула назад, словно пытаясь спрятаться в кухне. Если бы не это виноватое движение, мистер Гибсон, никогда не отличавшийся подозрительностью, не обратил бы на нее никакого внимания. Теперь же он стремительно шагнул вперед, открыл кухонную дверь и позвал: «Бетайя!» — так резко, что она не замедлила подойти.
— Дай мне эту записку, — сказал он.
— Это для мисс Молли, — пролепетала девушка.
— Дай ее мне, — повторил он еще повелительнее, чем прежде.
— Он сказал мне, чтобы я отдала ей в собственные руки, и я пообещала.
— Кухарка, пойдите и отыщите мисс Молли. Скажите, чтобы она пришла сюда сейчас же.
Он не